Здравствуй! Я не знаю, как к тебе обратиться. Ты мне не сестра, у нас нет общей родни, не подруга. Мы никогда с тобой не виделись, но я знаю тебя, и то, что ты есть. Я увидела тебя в глазах твоего сына. Нет, нет, не пугайся, с ним все нормально.
Он сидел в большой военной машине, у нас много таких ездит теперь, серьезный, сосредоточенный, на обочине дороги, ведущей от России на Мариуполь. Правда весь в пыли, чуть замученный дорогой и солнцем, и поэтому грустный, сидел, опираясь на автомат, словно ища в нем поддержку.
В этой машине были все такие, мальчишки. Одинаковые, с оттопыренными ушами, в светло-зеленой форме, с пушком над верхней губой, с уставшими, безразличными, скучающими глазами.
Они спросили у меня, где набрать воды. Я показала:
- З дороги звернете та через дві вулиці, повернете ліворуч, та за рогом буде подвір'я підприємства, у них там скважина, то ж наберете. А звідкіля ви, хлопчики?
И я утонула в его глазах. Они в один момент стали такие большие, глубокие, сначала, как бы втянули меня в себя, а потом с испугом выплеснули обратно, они потемнели то ли тревогой, то ли страхом. Но потемнели так, что я ничего не видела кроме этих глаз:
-Это Украина?!- выдохнул, даже не сказал он. Он уже знал ответ на свой вопрос, но задавал его, моля или надеясь на отрицательный ответ.
-Так, Україна,- подтвердила я.
Он молчал. Лишь чуть вздрогнули губы. Лишь глаза сверкнули отчаянием и болью. А вот душа не подчиняется военным приказам. Она крикнула. Даже не крикнула, выдохнула, прошептала, простонала. Это, как ветер в степи, вот так же стоишь в жару, вроде бы и травинка не колыхнется, и вдруг, ни откуда, раз, обдаст зноем, жаром, аж до кости.
-Мама!
И я увидела тебя. В его глазах. Ты что-то готовила возле стола, но в тот момент, когда он выдохнул «мама!», ты вздрогнула и обернулась. А по другому и не могло быть. Тебя окликнула часть твоего сердца. Твое сердце, сбилось с ритма, отозвавшись на этот клич.
«Мама!»- мы кричим, рождая на свет часть своей души, сообщая миру об исполнении своего предназначения. Плачем, когда эта частичка, сверкая глазами, и морща носик, говорит свое первое в жизни слово «Мама!», протягивая к нам ручонки. «Мама»!- мы кричим это когда больно, страшно, и темнота, цепляясь за жизнь, теряя себя, теряя любимых. «Мама»!- кричат наши дети в страхе, безпомощности, отчаянии , беде, любви, радости, победах. Слово начала и слово конца жизни-Мама!
Я смогла увидеть тебя, услышать безмолвный зов твоего мальчишки, лишь по одной причине. Я тоже мама.
Я живу в Украине, у меня дочки, но это не меняет сути, я-мама. Мама, она и в Эфиопии, мама.
Твой мальчик приехал к нам, на войну. Верее, он приехал в войну. Я не знаю, убивать или умереть самому. На войне это одно и тоже. Вряд ли напитав мою землю кровью выживет его душа.
Ты не веришь в душу, в Бога, в любовь?!-это твое право.
А что приведет твоего сына домой?-приказ командира, получившего за эту войну деньги или подчинившегося другому приказу, вряд ли. Домой ведет любовь и вера.
Скажи, я так и не поняла, вглядываясь в черты лица твоего мальчишки, за что, почему он приехал убивать нас на нашей земле? Почему он пришел обнимая автомат, а не девушку? Почему он идет по моим степям оставляя вдов, с опущенными уголками рта и потухшими глазами?
Я обидела тебя?! Я разрушила твой дом? Я разбила твое сердце, уведя у тебя любимого?-нет! Мы никогда не виделись с тобой. Тогда зачем эта война?
Знаешь, здесь степи долго звонят ночью, после боя. Живые звонят мертвым. Тоже чьи –то матери, понимаешь. Тоже звонят сыновьям. Так страшно.
У нас в Украине, есть такая птица бугай, выпь по-русски. Говорят, когда она поет свою песню, она оплакивает неупокоенные, не отпетые души, которые неприкаянные бродят по степям, ища и не находя покой.
Здесь женщины, как плакальщицы мира, как скорбная выпь, плачут, за лежащими в ковылях и полыни, скинутыми в шурфы шахт, зарытыми в траншеях. Закрываем глаза, заказываем молебень за их неупокоенные души. Мы не знаем, чьи это дети, мужья. Их приняла наша земля, остальное уже не важно.
Знаешь, как страшно стоять у обочины и смотреть, как сюда, к нам, едут вот такие одинаково стриженные мальчишки, они едут со стороны вашей границы, чуть окают, токают в разговоре, пугаются, когда узнают, что они в Украине. Жалкие, как воробышки. Это солдаты срочники. Они еще боятся убивать.
Те, у кого взгляд коршуна, высматривающего жертву-это контрактники. Им уже нравится демонстрировать свою силу и они вкусили кровь. Это видно по дрожащему кончику носа, вынюхивающему добычу, и нервному взгляду, ищущему смерть.
А еще страшнее, стоять вот так же у дороги, и видеть, как эти же машины, возвращаются назад к границе. Из их чрева, перебивая запах пыли, брезента и солярки, доносится сладкий, обволакивающий, но отталкивающий запах разлагающейся плоти. Из них кричат, те, кого везут в этих машинах. Как же они кричат. Как стонут, выхрипывая из груди остатки жизни, пропитывая придорожную, угольную пыль черный соком тлена. Умершие едут вместе с умирающими, не оставляя последним надежды.
У нас нет воды, нет дождей, мы степной засушливый район с разорванной трещинами безводия землей. Она здесь одинаково жадно впитывает и воду , и кровь.
Поэтому коричнево-алую дорожку, струящуюся за машинами, с черном отливом, свернувшихся кровяных телец, с розововатым соком сукровицы уже через пару минут не будет видно ни на асфальте, ни на пыльной грунтовке.
Земля принимает в себя и соки жизни, льющиеся редкими дождями, и соки смерти, питающие мои степи полноводной рекой. Ей все равно, что впитывать. Прах к праху.
Ты знаешь, родники здесь редкое явление. Шахты изменили русла подземных рек и увели воду с этой сверкающей антрацитовой пылью территории. За те родники, что остались, мы очень боимся. Мы часто стали видеть в степи, возле шурфов заброшенных шахт, военные машины, и замазанными землей или кровью номерами. Наши бездонные шахты, стали могильниками для безымянных солдат. Почему-то их не везут назад через границу. Их оставляют здесь. Теперь мы боимся, что разлагающаяся плоть отравит последнюю воду.
Война шагает по моей земле, очерняя и иссушая ее. И тут твой мальчишка, в этом аду. Зачем он здесь? Его ли это война?
Мне говорят, что русские солдаты защищают, русских граждан, тут в Украине. От кого? Я говорю на двух языках, на русском и украинском, вернее на смешанном, тут все так говорят. У меня до гуманитарно-военной миссии, которую решил провести обезумевший государь соседней страны было все: лето, море, отпуск, работа, мечты, дом, продукты, у детей школа и безопасность. А сейчас, твой сын с автоматом, и разруха.
Я не просила защиты, я вообще не просила вмешиваться в мою жизнь. Зачем он здесь?
Подожди, ты плачешь? Я обидела тебя? Ты мечешься в растерянности?-ты не знала, что он тут, в украинских степях, в котле ненависти и скорби? Ты не хочешь, чтобы он в меня стрелял?!
Родная моя, мы же бабы! Давай обнимемся! Поплачем! У нас есть общее, то, что дороже всего-дети.
Да уехал он, живой, воды набрал в зеленую фляжку. Даже успел умыться. Правда угольная пыль смывается тяжело, но хоть отмыл слезы с глаз. Они предательски блестели и осталяли дорожки по пыльным щекам.
И там, куда он поехал будут возле обочин стоять обычные сельские или городские бабы, матери. Дай Бог, чтобы дали воды, а не закрыли ему глаза.
Родная моя! Не мы с тобой развязали войну. Но мы обе не хотим терять детей, правда?!
Я не знаю, как остановить тех, кто идет по моей земле, обещая мне гуманную защиту смертью. Руки опускаются. Правда, не знаю! Может вместе?! Во имя детей? Твоих и моих?! И ради внуков, а? Приезжай! Не жди его или похоронку о нем.
Не отдавай его войне. Приезжай! Я не хочу больше выть выпью. Я не хочу закрывать глаза, что больше не видят звезд в степи.
Скорее всего мы ровесницы, или ты чуть моложе, или чуть стараше. Опять же, не в этом суть. Мы-мамы! Этот мир наш. Мы дали ему жизнь. Кто имеет право отбирать его у нас?-никто! Приезжай!
Да, прямо вот так, в переднике, учительница, физик, строитель, врач, домохозяйка, МАМА. Мы должны биться за своих детей. Шурфы бездонны, степи бескрайни, горе бесполо, война всех в правах равняет, только скорбь множит.
Наши дети, не для войны! Понимаешь ли ты это? У нас с тобой одинаковые слезы, горькие, как полынь в моей степи и соленые, как пот твоего мальчишки, едущего в чужую войну.
Приезжай! На границу, в мои украинские города, закрой собой сына и моих детей, как горлица закрывает крыльями гнездо во время дождя. Чужих детей не бывает, помнишь? Дети не для войны.
Не говори мне о долге, чести. Долг-защищать Родину, а не разрушать чужую. Это позор. Просто ничего не говори, приезжай!
Не хочешь?! Ну, да ладно, мы все бабы, разные. Кто отмахнется от чужого горя, а кто и в горящую избу ради чужих детей.
Просто знай, если что, я, говорящая на русском языке украинка, мать украинских детей, напою твоего, говорящего на русском языке сына и даже, если придется, я оплачу его и закрою ему глаза. Чужих детей не бывает...
Источник: www.facebook.com
11.09.14.
14 сентября в столице Дании Копенгагене прошел полумарафонский забег 21 км, Спарта-2014, в котором приняли участие 10 500 спортсменов из Дании, США, Великобритании, Франции, Германии, Бельгии, Украины, Ичкерии, Швеции, Норвегии. а также из многих стран Африки и Азии.
Время ставит перед каждым из нас вопросы, ответив на которые человек начинает понимать свое место и предназначение в Мире, который состоит из личностей и рабов.
Если раба не заставлять работать из-под палки, он будет заниматься грабежом или прозябать в нищете. Если раба заставить работать, он не перестанет воровать, но его материальное положение не улучшится, потому что он едва сможет обеспечить хозяина. 
Украинский кризис разделил европейские народы и их граждан на два непримиримых лагеря, которые обвиняют друг друга в искажении правды и склонности к фашизму. И это опасное и ненужное разделение происходит порой из-за довольно банального непонимания травм разных народов. И в этом отношении не только Россия ведет себя весьма невежественно.
Международный миротворческий батальон добровольцев имени Джохара Дудаева находится на территории Украины, участвуя в антитеррористической военной операции против российских террористов.
